Хм, Академия, — значит, ему всё-таки семь.
— Хачиро. Нет ничего невозможного. У меня тоже когда-то не получалось.
Он смотрит на меня и явно не верит. Что ж, ничего удивительного; я и сам иногда не могу поверить, что мне было когда-то семь лет. Словно все воспоминания о детстве принадлежат какому-то другому человеку, и попали в мою голову по ошибке. Странное ощущение.
— Продолжай тренироваться и не сдавайся.
Он кивает головой.
— Ну я так и делаю! Смотрю за вами, а потом, когда вы уходите, пытаюсь копировать движения. Только я боялся, что вы очень рассердитесь, если узнаете…
…Дети. Иногда я завидую их наивности и их маленьким страхам, которые кажутся в этом возрасте проблемами вселенского масштаба.
Присаживаюсь на корточки рядом с ним и даже выдавливаю из себя подобие улыбки. Этот паренёк меня забавляет.
— Не рассержусь. Можешь приходить и смотреть, сколько хочешь.
Его лицо озаряется ликующей улыбкой.
— Правда?! Я обязательно, обязательно приду! Вот только… — он внезапно мрачнеет, и радость в его глазах сменяется какой-то тяжёлой, виноватой тоской, — …только не рассказывайте никому, что я был здесь, хорошо? Мне сильно достанется.
Я удивлённо приподнимаю брови.
— Почему? Ты прогуливаешь занятия в Академии, чтобы приходить сюда?
— Да нет, я ещё успею туда…
— А что тогда?
— Ну… — мальчишка запинается, краснеет и снова молчит. Неужели опять придётся вытаскивать из него ответ? Чёрт, сколько же терпения нужно с этими детьми.
— Ну — что?
— Я боюсь, что вы разозлитесь, если я скажу, — признаётся он.
— Я разозлюсь, если ты не скажешь.
Хачиро вздыхает, переминается с ноги на ногу и неуверенно начинает:
— В общем… Я как-то спросил у мамы про вас, и она… она сказала, чтобы я не смел к вам приближаться. Потому что… потому что это очень опасно, и вы можете сделать со мной что-нибудь плохое. Она говорит, что вы злой и нехороший человек и любите убивать…
Ах, вот как.
Всё-таки детская логика не поддаётся моему пониманию. Мог бы просто сказать, что родители не пускают, — нет ведь, вывалил предполагаемому маньяку все подробности.
Смотрю на него оценивающим взглядом. Он весь трясётся, но не опускает голову, смотрит с надеждой. Ками-сама, какие же доверчивые существа эти дети… Стоит один раз вызывать их восхищение, и всё: считай, эта маленькая, глупая жизнь — твоя.
— А ты не думаешь, что лучше послушать маму?
— Я думаю, что мама ошибается!.. — возражает он с жаром. — Она просто не знает…
Это ты не знаешь, Хачиро.
Вздыхаю и поднимаюсь на ноги.
— В общем, смотри сам. Я повторю ещё раз: можешь приходить. Я про тебя никому не скажу.
Он улыбается — широко, искренне, беззаботно.
— Да, Саске-сан! А теперь я пойду, а то и правда опоздаю на занятия… Я сильно задержался…
Киваю ему, и он машет мне рукой — уже на бегу, скрываясь за деревьями.
Забавный мальчишка…
Я прохожу по поляне, подбираю кунаи и шурикены и тут внезапно слышу поблизости женский вопль:
— ХАЧИРО!!!
Я останавливаюсь, непроизвольно прислушиваясь.
— Мама… — он что-то лепечет, пытается оправдаться; звонкий голосок теряется в шуме листвы и скрипе качающихся под налетевшим ветром деревьев.
— Я же сказала, чтобы ты не смел к нему приближаться! Сегодня же вечером расскажу отцу, и ты из дома вообще больше шагу не ступишь, кроме как в Академию!
— Но…
— Его братец перерезал всю их семью, весь клан — взрослых, детей, стариков! И этот такой же! Проклятая кровь Учиха… Ты не понимаешь, он проткнёт тебя катаной — и глазом не моргнёт. Весь в брата, такой же сумасшедший... Куда только Хокаге смотрит, как позволяет ему на свободе разгуливать? Сколько мы ни жаловались, что детей теперь на улицу страшно отпускать, всё без толку… Не понимаю…
Её разгневанный голос и хныканье Хачиро постепенно затихают вдали.
Я не прерываю своего занятия; продолжаю складывать в сумку кунаи и шурикены. Холодный ветер треплет мои волосы.
Хха… Вот, значит, как…
Да к чёрту, разве новость, что ко мне так относятся в Конохе? Плевать я на это хотел.
Только руки сильно дрожат, и я понимаю, что продолжать тренироваться вряд ли смогу.
Домой я возвращаюсь поздно, часам к восьми. Сакура уже стоит на крыльце, всматриваясь вдаль, — поджидает меня, как поджидала когда-то мама. Она явно волновалась, но старается делать вид, будто ничего не произошло.
— Привет, — произносит она преувеличенно жизнерадостно, целуя меня в щёку. И всё-таки не удерживается, прибавляет: — Ты сегодня задержался…
Она старается говорить будничным тоном, чтобы я не решил, что она пытается меня контролировать, не разозлился. Вряд ли Сакура сможет понять, если я скажу, что эта излишняя предупредительность и попытки казаться идеальной женой, которые иногда на неё находят, раздражают меня ещё больше.
— Я тренировался.
— Да, но обычно ты возвращаешься не позже полудня…
Сегодня я шесть часов просидел на крыше, не думая ни о чём и тупо уставившись вниз на пыльную мостовую, но ей об этом знать совершенно не обязательно.
— А сегодня я решил вернуться позже, и закроем эту тему.
Сакура кивает, не сумев скрыть наполовину разочарованного, наполовину обеспокоенного вздоха, и прижимается ко мне.
— Послушай, но ты же, наверное, голодный?
Я отрицательно качаю головой, и она, слава Богам, не настаивает — не начинает эту извечную песню про то, как вредно для здоровья долго не есть, и так далее.
— Я скучала… — шепчет она вместо этого, касаясь губами моей шеи.
— Сакура…
Чёрт, я же столько раз просил её не делать этого на людях.
Её руки обвиваются вокруг моей талии, голос становится хрипловатым, страстным и почти невменяемым.
— Перестань, никто не увидит, никого нет…
— А Наруто?
— Наруто… Он всё утро орал что-то про свои отчёты — я так толком и не поняла, что с ними случилось, а потом отправился к Цунаде и уже не вернулся. Киба сказал, что ему, кажется, дали какую-то миссию.
Я невольно улыбаюсь. Вот ведь идиот. Нет, чтобы наслаждаться свободным днём, — он сразу побежал к старушке и схлопотал очередную глупую миссию на свою задницу. Впрочем, сам же жаловался, что ему скучно…
Сакура тянет меня в дом, и я не сопротивляюсь. Может, мне и в самом деле станет легче?
Когда мы добираемся до комнаты, она первым делом запирается на пару минут в ванной и возвращается, переодевшись в шёлковый пеньюар.
— Я купила это вчера… — она кокетливо улыбается и присаживается рядом со мной на кровать. — Тебе нравится?
Чёрная блестящая ткань, алые кружева — к её ярко-розовым волосам это не идёт совершенно. К тому же такое сочетание цветов в первую очередь напоминает мне о твоей одежде.
— Лучше без него, — я усмехаюсь.
Кажется, такой ответ устраивает Сакуру больше любого другого. Она перекидывает через меня ногу, наклоняется, и я чувствую себя придавленным её телом, её ароматом, её ненасытным желанием. Проскальзываю рукой под шёлковую прохладную ткань, провожу пальцами по упругой груди. У Сакуры нежная кожа. Гладкая и почти такая же белая, как у меня и…
Она протяжно стонет, ощущая моё желание, и пытается стянуть с себя пеньюар, но я перехватываю её руки и качаю головой — вопреки собственным словам, произнесённым минуту назад. Впрочем, она слишком возбуждена, чтобы обращать внимание на это несоответствие, и моментально переключается на пояс моих штанов.
Я прикрываю глаза и смотрю на неё сквозь ресницы, так что мне не видно её лица, только белые руки, скользящие по моей груди, и чёрный шёлк, обтягивающий стройное тело.
…Позже мы долго лежим в постели, и я даже умудряюсь отключиться на пару-тройку часов. Сакура не мешает мне дремать, просто лежит рядом и перебирает мои волосы. Заметив, что я, наконец, открыл глаза, она улыбается и трётся носом о мою щёку.
— Поспал?
Я киваю.
— А ты?
Она тихо смеётся и качает головой.
— Неет…Но я не скучала. Думала… о всяком.
— О чём? – спрашиваю я без особого интереса.
— Нуу… Вот скажи, Саске… — она замирает на секунду и осторожно продолжает: — А как ты относишься к детям?
— К детям? — мне в голову тут же приходит сегодняшний парнишка, и я усмехаюсь. — Да нормально, если они не слишком громко кричат.
— А свои? Тебе бы хотелось иметь своих? — в её голосе отчётливо проскальзывает тревога и одновременно надежда, и я несколько напрягаюсь.
— Не знаю. Не уверен.
— Но… ведь раньше ты говорил, что хочешь. Как же… клан… шаринган?
Я отворачиваю от неё голову и долго смотрю в окно. Представляю себе это: мой ребёнок — наследник клана Учиха, надежда всей деревни и её же проклятье. Бесконечные тренировки, обследования, эксперименты. Еженедельные проверки и психологические тесты, проводимые бригадой лучших медиков во главе с самой Хокаге. Едва он начнёт что-то понимать, его станут приучать к тому, что он несет ответственность перед всей Конохой. А дети наверняка будут бояться и сторониться его, наслушавшись рассказов родителей о двух безумных братьях Учиха.
— Сакура… — я поднимаюсь и начинаю одеваться. — Не думаю, что мне стоит заводить ребёнка.
— Но… — она смотрит на меня растерянно.
— Не будем сейчас говорить об этом. Спокойной ночи, — произношу я жёстко и выхожу из комнаты, мимоходом взглянув на часы и с удивлением отмечая позднее время.
Без десяти два. Ты уже должен быть здесь.
Интересно, а ты когда-нибудь задумывался о детях, Итачи?..
С этой странной мыслью я возвращаюсь к себе, и первым делом встречаю, открыв дверь, твой насмешливый взгляд. О, только не говори, что ты умеешь читать в моём сознании, ублюдок.
Ты смотришь на меня, и уголки твоих глаз приподнимаются ещё чуть-чуть вверх. Вот по таким вот еле заметным признакам я и понимаю всегда, какое у тебя настроение. Кто-то другой, наверное, не увидел бы разницы, но я так много думал о тебе, вызывал в памяти твой образ, заново проигрывал в воображении каждую сцену с твоим участием, что научился читать твои эмоции по движениям ресниц, бровей, уголков губ.
Похоже, сегодня ты в хорошем расположении духа.
И настроен общаться.
— Как прошёл день, отото?
Я закусываю губу, подавляя импульс кинуться к тебе и по-детски начать жаловаться. Идиотское желание уткнуться носом тебе в колени — жгучее и нестерпимое, как подступающие к глазам слёзы в момент, когда уже больше не можешь себя контролировать.
Нет. О, нет. И не надейся. Не для того я столько лет давил в себе все эмоции, чтобы сейчас так глупо сорваться.
— Отлично!
Я сейчас не в том состоянии, чтобы лгать убедительно, и ты, разумеется, только усмехаешься. Но надо же было мне что-то ответить!
…О, ч-черт, не надо было мне ничего отвечать.
Ты опираешься рукой на подоконник и чуть подаёшься вперёд в знак заинтересованности. Как будто что-либо может тебя заинтересовать.
— Почему ты не уйдёшь от них, раз тебе так плохо?
Ха, беспокоишься обо мне? Захотелось поиграть в заботливого старшего брата?
Я медленно прохожу по комнате, усаживаюсь на кровать, подобрав под себя ноги, и только потом небрежно бросаю в твою сторону:
— Плохо? С чего ты взял, что мне плохо? Моя жизнь не кончилась после того, как ты отправился на тот свет!
Ты чуть наклоняешь голову и разглядываешь меня с откровенной иронией во взгляде. Да прекратишь ты издеваться надо мной или нет, ублюдок?!
— Хочешь сказать, что теперь ты счастлив?
Хочешь сказать, что тебе это не безразлично?!
— Да, — зло выдыхаю я сквозь стиснутые зубы. — Да! И не надейся, что ты был единственным, что заставляло меня жить!
— Да я и не претендую, Саске, — ты пожимаешь плечами и снова поворачиваешься ко мне боком.
Я падаю на кровать лицом вниз и дрожу, вцепляясь зубами и пальцами в покрывало. Как же жаль, что я не могу убить тебя во второй раз! От жгучей, бессильной злобы мне сводит челюсти, но единственное, что я могу, — это яростнее вдавливать лицо в подушку. Проклятье, я не доставлю тебе удовольствия потешаться над моими гримасами!
Больше не доставлю!
Какого чёрта опять происходит то же самое?.. Какого чёрта тебе опять всё равно?..
Минут двадцать я лежу так, прокусывая губы и слизывая кровь, чтобы удержаться от бессмысленных проклятий, которые сделают меня ещё более жалким в твоих глазах. Потом злоба, так и не найдя выхода, отпускает меня, и я обессиленно переворачиваюсь на спину.
Ты сидишь в той же позе — поставив согнутую в колене ногу на подоконник и обхватив её руками, — и не смотришь на меня. Я полагаю, ни разу не взглянул за всё это время.
Будь это другая ситуация и другие мы, я бы, может, даже был тебе за это благодарен.
Я вздыхаю, и ты вдруг мягко произносишь:
— Не стоит, Саске. Не обманывай себя. Ты не сможешь жить их жизнью.
— Да? Это ещё почему?
Ты долго не отвечаешь. Смотришь сначала куда-то в темноту, потом — на собственные руки, на фосфоресцирующий в ярком электрическом свете фиолетовый лак, покрывающий ногти, и мне уже начинает казаться, что о моём вопросе просто забыли, когда ты, в конце концов, произносишь задумчиво-отстранённое:
— Потому что ты мой брат.
Я горько и устало усмехаюсь:
— Особенные братья, да?
Ты снова молчишь, а потом поворачиваешься ко мне, выпрямляя ноги и спуская их с подоконника, и с совершенной невозмутимостью меняешь тему разговора:
— Жарко сегодня.
Я опускаю голову, занавешивая лицо волосами, — прячу искривившиеся болезненно губы. Да и в самом деле, что ты мог мне ответить? Это был вопрос в пустоту.
Ты расстёгиваешь свой плащ и сбрасываешь его с себя; он с тихим шелестом соскальзывает частью на подоконник, частью на пол, застилая неровную стену алым ослепительным шёлком.
— Да, — глухо соглашаюсь я с опозданием. — Жарко.
Ты прислоняешься к раме и снова отворачиваешь голову, всматриваясь в черноту ночи. Потом сообщаешь:
— Ненадолго. Завтра будет дождь.
— Откуда ты знаешь? — вяло интересуюсь я.
— Смотри, — ты кивком головы указываешь на квадрат неба в окне.
Я послушно перебираюсь на другую сторону кровати, укладываясь ногами к изголовью, чтобы лучше был виден кусок улицы, и ты продолжаешь:
— Чёрные круги около звёзд — признак ненастья. Красные или белые предвещают сухую и жаркую погоду.
Я бормочу с некоторым удивлением:
— Не знал, что ты в этом разбираешься.
— Саске, мне приходилось бывать во многих местах. В горах — особенно часто, а там такие вещи имеют решающее значение. Ясная солнечная погода может через пару минут обернуться снегопадом на несколько суток, и если не знать этого и не сообразить сделать стоянку, легко замёрзнуть насмерть.
Ты замолкаешь на пару минут и смотришь перед собой невидящим взглядом, а потом вдруг резко, будто очнувшись, поднимаешь голову и спрашиваешь:
— Саске, скажи, а ты был когда-нибудь в Стране Камня?
— Н-нет… — растерянно отвечаю я.
— Там находятся самые высокие в мире горы и самые крутые горные перевалы. Большинство из них считаются непроходимыми. Наверху и в самом деле очень опасно, но… — твой обычно монотонный голос внезапно начинает звучать оживлённо, — туда стоит попасть только ради того, чтобы это увидеть. Саске, ты знаешь, сколько оттенков бывает у белого цвета? Ты не можешь даже предположить, насколько много, пока не побываешь там.
Твой взгляд становится задумчивым и печальным, я бы даже сказал — мечтательным, если бы такое определение вообще было к тебе применимо.
— Снег и лёд творят чудеса. Представь себе дворцы, реки, водопады изо льда. Когда восходит солнце, всё это сверкает так, что глаза болят нестерпимо, но… поверь мне, ни в одном другом месте ты подобного не увидишь и не почувствуешь. В горах ты настолько близок к солнцу, насколько это вообще возможно. Там… там другое измерение, другое пространство, там начинаешь мыслить по-другому, Саске. Я любил встречать рассвет в горах.
Ты прикрываешь глаза и чуть улыбаешься своим воспоминаниям.
Я смотрю на тебя и не могу поверить. Не могу поверить, что ты, оказывается, тоже что-то любил.
— Пожалуй, если бы меня спросили, скучаю ли я по чему-нибудь, я бы ответил, что скучаю по этим местам.
Я молчу, пораженный твоим внезапным откровенным порывом. Никогда в жизни ты не рассказывал о себе так много. Не могу понять, что я чувствую, но это… это причиняет мне боль. Мне хочется спросить, почему же ты не можешь вернуться туда, раз возвращаешься ко мне, но я прикусываю губу, уже предчувствуя, что твой ответ, каким бы ни был, заставит меня разрыдаться. Впервые за много лет.
— Знаешь, если бы можно было начать всё сначала, я бы взял тебя с собой туда. Тебе бы обязательно там понравилось, Саске.
На секунду я представляю себе это: рассвет в горах и утро нового дня, наполненное радостью вместо жажды мести или безразличия, как сейчас.
…Наверное, такая боль — от мыслей о том, что могло бы быть, — самая сильная. По крайней мере, в горле у меня жжёт хуже, чем в тот день, когда я перепутал в детстве графины с водой и саке и отхлебнул из второго большой глоток.
Мне остаётся только встать и выйти из комнаты, потому что я чувствую, что сдерживать дальше слёзы не смогу.
Проклятье, ты всё-таки нашёл моё слабое место.
Поверить не могу, что ты довёл меня до такого.
Медленно спускаюсь по лестнице и застываю, наклонившись к перилам и опираясь на них руками.
Знаю… знаю, ты просто издевался надо мной. Нашёл новый изощрённый способ, к которому я был не готов. Ничего, в следующий раз я не поведусь на такое, и не рассчитывай.
Проклятье, как я тебя ненавижу!..
Порыв тёплого ветра заставляет меня поднять голову.
Я и не услышал, как открылась дверь, и кто-то вошёл. Вглядываюсь в темноту: Наруто. Он медленно проходит по комнате, останавливается посередине, сбрасывает на пол чунинскую жилетку и заплечный мешок. Вернулся с миссии?
Как ни странно, я почти ему рад.
Он не замечает меня, а мои глаза уже привыкли к темноте, и я хорошо вижу его лицо: усталое, озабоченное, до удивления взрослое без этой вечной глупой ухмылки. Странно видеть его таким.
Я нашариваю на стене выключатель: не вижу смысла прятаться.
Комнату затапливает слабый электрический свет; Наруто моргает и поворачивается ко мне, смотрит недоумённо:
— Саске? — и тут же начинает улыбаться. — Ты почему здесь?
Я чуть морщусь: сказать по правде, я предпочёл бы его сейчас без улыбки, но, похоже, это у него уже просто рефлекс. А, может, в какой-то степени маска — как у меня была когда-то. Только наоборот.
— Жарко, — пожимаю плечами. — Захотелось воды со льдом.
Наруто кивает и сдёргивает с себя бандану, откидывая взмокшие волосы и вытирая со лба пот.
— Может, пойдём чаю выпьем? — предлагает он без особой уверенности. Видимо, действительно сильно устал, раз растерял свой энтузиазм, казавшийся неисчерпаемым.
— Ну пойдём, — соглашаюсь я.
Потом мы сидим за столом, Наруто заваривает чай, и по кухне распространяется аромат луговых цветов, мёда и яблок. Не слишком люблю травяные чаи с различными примесями, но сейчас мне почему-то не хочется сообщать об этом. Кроме того, аромат действительно приятный.
Наруто протягивает мне чашку; на вкус чай отдаёт древесиной, но я стараюсь не обращать на это внимания.
— Что за миссия была?
Наруто смотрит на меня удивлённо. Наверное, это на меня не похоже — интересоваться его жизнью.
— Ну её к чёрту… — он кривится. — Отстой и скукотища. Даже вспоминать не хочу.
— Ты выглядишь измотанным, — замечаю я.
— Да это из-за жары… — он стаскивает с себя куртку, оставаясь в одной только майке, и закидывает руки за голову.
— Сегодня будет дождь.
— Э? Откуда ты знаешь?
Я на секунду прикрываю глаза, прежде чем ответить:
— Чёрные круги вокруг звёзд. К непогоде.
Наруто даже перестаёт раскачиваться на стуле.
— Ой. Не знал, что ты разбираешься в таких вещах.
— Разбираюсь… Мне приходилось бывать во многих местах, в том числе, в горах. А там это важно.
— Ооо… Здорово.
Я вздыхаю, подпираю руками голову и невыразительно сообщаю:
— Я люблю горы. Рассвет в горах.
Наруто моргает; по его лицу, как всегда, легко прочесть всё, что он испытывает: недоумение, растерянность, замешательство. Чувствует, что что-то не так с моими словами, хотя я, вроде бы, говорю самые обычные вещи. Не надо, Наруто. Я сам не понимаю.
— Ааа, ну да… — наконец, произносит он. — Мне бы хотелось побывать в горах. Не с миссией, а так, просто. Свозить туда Хинату, она хочет.
Он начинает рассказывать про Хинату, постепенно всё более оживляясь. Такая схема — он рассказывает, я слушаю и никак не реагирую — для него привычна и кажется естественной. Удобной.
— А кстати, где Хината? Она сегодня здесь осталась?
У них давно уже роман, и все прекрасно об этом знают. Даже я, уж насколько и мало интересуюсь тем, что происходит вокруг. Вот только почему-то они пока не объявляют об этом, и все усердно делают вид, что верят в их исключительно дружеские отношения.
— Кажется, она пошла домой, — припоминаю я с некоторым трудом. — Я так понял, она решила, что ты сегодня ещё не вернёшься.
— Угу, мы управились быстрее, чем рассчитывали, — соглашается Наруто и добавляет обеспокоенно: — А её кто-нибудь проводил?
Иногда меня это удивляет: насколько ответственным и заботливым становится Наруто, беспечный, ребячливый, неуклюжий Наруто, когда дело касается тех, кого он любит.
— Не знаю.
Наверное, её проводил Киба. Он постоянно шутливо толкает Наруто и предупреждает, чтобы тот не смел обижать Хинату, потому что он ей как брат и порвёт за неё любого. Когда он произносит это слово — «брат», мне начинает казаться, что я слышу звук скребущего по стеклу ножа. Но больше меня в этих двоих ничего не интересует.
Как и в остальных. Увы.
Я отставляю в сторону чашку и сообщаю равнодушным голосом:
— Терпеть не могу травяные чаи.
— А чего сразу не сказал? Когда я заваривал? — резонно интересуется Наруто.
Я молчу.
