Точно такие же мама зажигала каждый вечер в нашем саду. Из моей комнаты их не было видно, и я иногда приходил к тебе, залезал на подоконник и любовался разноцветным сиянием до тех пор, пока ты не сгребал меня, полусонного, в охапку и не нёс на руках обратно.

Ненавижу светлячков.

…Ты же помнишь, как в мой пятый день рождения родители объявили, что я уже слишком большой для того, чтобы спать со светом? Они унесли из моей комнаты лампу, а ты наловил светлячков и незаметно поставил банку с ними мне на окно, потому что знал, что иначе я не смогу уснуть. Наутро я всех их выпустил и больше не боялся засыпать в темноте.

Мне бы хотелось найти сейчас ту банку и швырнуть её тебе в лицо, но это всего лишь минутный импульс, вызванный непрошеными воспоминаниями. Иногда они всё ещё бывают болезненными. А так мне уже всё равно.

Закрываю глаза, чтобы не видеть ни фонаря, ни беспорядочно мелькающих под ним насекомых, но это моё действие не остаётся незамеченным. Ко мне тут же подлетает Наруто и толкает в грудь с радостным воплем:

— Не спаааать, Учиха, даттебайо!..

Сакура взвивается.

— Наруто, ты дурак! Ему, наоборот, надо спать больше!

Она осторожно проводит пальцами по моим опухшим векам и коже под глазами, указывая на явственные доказательства моей бессонницы. Вот этого я не терплю совершенно — когда до меня дотрагиваются безо всякого повода — и шарахаюсь от неё просто на автомате. Сакуры мне на сегодня более чем достаточно. Но по другую сторону от меня — Наруто, и я не могу даже отодвинуться.

Он хлопает глазами, наклоняется надо мной, всматривается в лицо.

— Хм, а ведь и правда, Саске... Выглядишь ты не очень. Скоро станешь похож на Гаару.

Я холодно усмехаюсь.

— Спасибо за комплимент.

— Нет, серьёзно. Что с тобой такое?

— Ничего.

Его лицо становится сосредоточенным, он хмурится: наверное, вспоминает недавние события и старается понять, что могло довести меня до бессонницы. Когда Наруто сталкивается с чем-то, чего не понимает, то всегда ведёт себя так. Обычно он долго не замечает того, что творится у него под носом, но когда его ткнут в происходящее, то сразу пытается взять ситуацию под контроль, докопаться до сути проблемы, найти вариант решения и тут же осуществить его.

Наконец, его лицо светлеет и расплывается в широкой улыбке. Кажется, до чего-то додумался.

До чего же забавным бывает этот идиот. Иногда.

Я подавляю вздох и скучающе смотрю на его довольное лицо.

Он качает головой.

— Сакура-чан… Да мы все тут уже дохнем с тоски. Нам просто не хватает хорошей миссии. Как только она подвернётся, я буду не я, но заставлю бабулю Цунаде отпустить Саске с нами! И уж тогда ему придётся встряхнуться, если он хочет попробовать надрать мне задницу!

Ах, да. Вот ещё одно заблуждение относительно меня, которое считается стопроцентной истиной. Все вокруг уверены, что для полного счастья мне, помимо полноценной сексуальной жизни, необходима только победа над Наруто.

— Не желаю иметь ничего общего с твоей задницей.

Разумеется, он понимает это как двусмысленную шутку и громко хохочет.

— Как и я с твоей, идиот. Но неужели ты так просто готов признать своё поражение?

…Поражение? Ха. Я отлично знаю, что разделаюсь с любым одним пальцем. Кроме Наруто, да. Но он заблуждается, считая, что мне до сих пор интересно это детское соперничество.

— Мне всё равно.

Он смеётся и не верит. Они не верят ничему, что я говорю, полагая, что я просто не хочу показывать свои истинные чувства. Возможно, когда-то… когда-то, в другой жизни, которая не имеет со мной нынешним ничего общего, так и было. Но не теперь.

Мои слова — правда, но никто и не пытается задуматься над тем, что я, наверное, изменился со времён двенадцатилетнего возраста. А, может быть, им просто хочется в это верить.

— Тогда какого чёрта ты тренируешься, как ненормальный, каждое утро? — Наруто хитро улыбается, словно поймал меня на чём-то, что я изо всех сил пытался скрыть.

Идиот.

— Не стоит судить о чём-то, исходя только из своих дурацких предубеждений! — произношу я с неожиданной даже для себя злобой, и его глаза удивлённо расширяются.

…Сам не понимаю, отчего я так взбесился, но, возможно, на этот раз Наруто добился бы своего и спровоцировал меня на драку — по крайней мере, я почти потерял над собой контроль. Однако это просто не судьба: позади нас раздаётся чей-то голос.

— Прошу прощения, кажется, я опять опоздал.

Какаши.

Нет, я ошибся. Судьба тут ни при чём. Ставлю двадцать против одного, что он стоял где-то поблизости, слушая наш разговор, и просто решил вмешаться, чтобы разрядить обстановку. Фокус сработал, внимание Наруто тут же переключается на него:

— Ооо, сэнсей! А вам теперь придётся долго ждать, я только что забрал последнюю порцию готового рамена…

— Ничего, Наруто, я не тороплюсь, — улыбается он своей странной, едва различимой из-за маски улыбкой. — А вот тебе бы стоило поторопиться: я только что от Цунаде, она хочет тебя видеть. У неё для тебя какие-то новости…

— Новости?! Какие? — глаза Наруто тут же вспыхивают возбуждённым блеском. — Миссия?!

— Не знаю, Наруто. Сходи к ней.

— О! Тогда я прямо сейчас! Сакура-чан… я быстро… можешь съесть мою порцию рамена, если Какаши-сэнсей не захочет.

Он смеётся, вскакивает, торопливо кивает нам троим, и уже через секунду я вижу его оранжевый комбинезон метрах в двадцати от Ичираку. Сакура тоже встаёт: ей с противоположной стороны улицы машет рукой Ино, и я наконец-то остаюсь один.

Впрочем, не совсем один.

Какаши садится рядом со мной и тихо спрашивает, не глядя в мою сторону:

— Как ты?

— Как всегда, — равнодушно отвечаю я.

Он чуть слышно вздыхает и молчит пару секунд.

— Саске. Почему ты даже не хочешь попытаться?

…Что мне нравится в Какаши — так это то, что он хотя бы сразу переходит к делу. Впрочем, это не означает, что я поддамся.

— Попытаться — что?

— Жить.

— А я что, по-вашему, делаю?

— Ты понимаешь, о чём я говорю.

Я понимаю. И он тоже понимает — меня. Пожалуй, лучше, чем кто-либо другой. Но тогда к чему эти бесполезные вопросы?

— Саске, — начинает он, не дождавшись от меня никакой реакции. — Они пытаются устроить, как лучше. Они делают для тебя всё, что могут.

Я снова чувствую злобу.

— Они не имеют обо мне не малейшего понятия!

Какаши смотрит на меня очень внимательно и, кажется, с каким-то подозрением. Не имею представления, в чём он может меня подозревать, — и не желаю иметь.

— В самом деле? Ну хорошо, но… неужели у тебя не осталось никаких желаний?

— Всё, чего я желал — это убить его. Я это сделал. Больше мне ничего не нужно, — резко отвечаю я и отворачиваюсь, давая понять, что разговор окончен.

Так мы и сидим, молча, не глядя друг на друга, пока не возвращается Наруто. Он прижимает к себе кипу бумажек и ворчит, что надеялся на миссию, а Цунаде вручила ему гору отчётов для проверки. Дескать, пусть привыкает к работе Хокаге, раз рассчитывает рано или поздно получить эту должность.

Иногда я завидую тому, что у него всё ещё есть цель.

Впрочем, я мало вслушиваюсь в его болтовню. Время приближается к одиннадцати, и во мне поднимается смутное раздражение. Мы явно засиделись, а Наруто поглощает очередную порцию рамена, заявляя, что не уйдёт отсюда, пока не наестся до отвала, ведь завтрашний день ему придётся посвятить отчётам, а не походам в Ичираку.

Домой мы возвращаемся уже после двенадцати. Я не задерживаюсь внизу, сразу иду в свою комнату, игнорируя недвусмысленный взгляд Сакуры. Нет уж, не сегодня. Я слишком устал.

Закрываю дверь, поворачиваю ключ в замке, — это хорошо ещё, что здесь нормальные двери, а не раздвижные, как были у нас в доме, — и сползаю на пол, опуская голову на колени. Иногда мне действительно так хочется спать, что я почти теряю чувство реальности — особенно по ночам.

Хм, Академия, — значит, ему всё-таки семь.

— Хачиро. Нет ничего невозможного. У меня тоже когда-то не получалось.

Он смотрит на меня и явно не верит. Что ж, ничего удивительного; я и сам иногда не могу поверить, что мне было когда-то семь лет. Словно все воспоминания о детстве принадлежат какому-то другому человеку, и попали в мою голову по ошибке. Странное ощущение.

— Продолжай тренироваться и не сдавайся.

Он кивает головой.

— Ну я так и делаю! Смотрю за вами, а потом, когда вы уходите, пытаюсь копировать движения. Только я боялся, что вы очень рассердитесь, если узнаете…

…Дети. Иногда я завидую их наивности и их маленьким страхам, которые кажутся в этом возрасте проблемами вселенского масштаба.

Присаживаюсь на корточки рядом с ним и даже выдавливаю из себя подобие улыбки. Этот паренёк меня забавляет.

— Не рассержусь. Можешь приходить и смотреть, сколько хочешь.

Его лицо озаряется ликующей улыбкой.

— Правда?! Я обязательно, обязательно приду! Вот только… — он внезапно мрачнеет, и радость в его глазах сменяется какой-то тяжёлой, виноватой тоской, — …только не рассказывайте никому, что я был здесь, хорошо? Мне сильно достанется.

Я удивлённо приподнимаю брови.

— Почему? Ты прогуливаешь занятия в Академии, чтобы приходить сюда?

— Да нет, я ещё успею туда…

— А что тогда?

— Ну… — мальчишка запинается, краснеет и снова молчит. Неужели опять придётся вытаскивать из него ответ? Чёрт, сколько же терпения нужно с этими детьми.

— Ну — что?

— Я боюсь, что вы разозлитесь, если я скажу, — признаётся он.

— Я разозлюсь, если ты не скажешь.

Хачиро вздыхает, переминается с ноги на ногу и неуверенно начинает:

— В общем… Я как-то спросил у мамы про вас, и она… она сказала, чтобы я не смел к вам приближаться. Потому что… потому что это очень опасно, и вы можете сделать со мной что-нибудь плохое. Она говорит, что вы злой и нехороший человек и любите убивать…

Ах, вот как.

Всё-таки детская логика не поддаётся моему пониманию. Мог бы просто сказать, что родители не пускают, — нет ведь, вывалил предполагаемому маньяку все подробности.

Смотрю на него оценивающим взглядом. Он весь трясётся, но не опускает голову, смотрит с надеждой. Ками-сама, какие же доверчивые существа эти дети… Стоит один раз вызывать их восхищение, и всё: считай, эта маленькая, глупая жизнь — твоя.

— А ты не думаешь, что лучше послушать маму?

— Я думаю, что мама ошибается!.. — возражает он с жаром. — Она просто не знает…

Это ты не знаешь, Хачиро.

Вздыхаю и поднимаюсь на ноги.

— В общем, смотри сам. Я повторю ещё раз: можешь приходить. Я про тебя никому не скажу.

Он улыбается — широко, искренне, беззаботно.

— Да, Саске-сан! А теперь я пойду, а то и правда опоздаю на занятия… Я сильно задержался…

Киваю ему, и он машет мне рукой — уже на бегу, скрываясь за деревьями.

Забавный мальчишка…

Я прохожу по поляне, подбираю кунаи и шурикены и тут внезапно слышу поблизости женский вопль:

— ХАЧИРО!!!

Я останавливаюсь, непроизвольно прислушиваясь.

— Мама… — он что-то лепечет, пытается оправдаться; звонкий голосок теряется в шуме листвы и скрипе качающихся под налетевшим ветром деревьев.

— Я же сказала, чтобы ты не смел к нему приближаться! Сегодня же вечером расскажу отцу, и ты из дома вообще больше шагу не ступишь, кроме как в Академию!

— Но…

— Его братец перерезал всю их семью, весь клан — взрослых, детей, стариков! И этот такой же! Проклятая кровь Учиха… Ты не понимаешь, он проткнёт тебя катаной — и глазом не моргнёт. Весь в брата, такой же сумасшедший... Куда только Хокаге смотрит, как позволяет ему на свободе разгуливать? Сколько мы ни жаловались, что детей теперь на улицу страшно отпускать, всё без толку… Не понимаю…

Её разгневанный голос и хныканье Хачиро постепенно затихают вдали.

Я не прерываю своего занятия; продолжаю складывать в сумку кунаи и шурикены. Холодный ветер треплет мои волосы.

Хха… Вот, значит, как…

Да к чёрту, разве новость, что ко мне так относятся в Конохе? Плевать я на это хотел.

Только руки сильно дрожат, и я понимаю, что продолжать тренироваться вряд ли смогу.

Домой я возвращаюсь поздно, часам к восьми. Сакура уже стоит на крыльце, всматриваясь вдаль, — поджидает меня, как поджидала когда-то мама. Она явно волновалась, но старается делать вид, будто ничего не произошло.

— Привет, — произносит она преувеличенно жизнерадостно, целуя меня в щёку. И всё-таки не удерживается, прибавляет: — Ты сегодня задержался…

Она старается говорить будничным тоном, чтобы я не решил, что она пытается меня контролировать, не разозлился. Вряд ли Сакура сможет понять, если я скажу, что эта излишняя предупредительность и попытки казаться идеальной женой, которые иногда на неё находят, раздражают меня ещё больше.

— Я тренировался.

— Да, но обычно ты возвращаешься не позже полудня…

Сегодня я шесть часов просидел на крыше, не думая ни о чём и тупо уставившись вниз на пыльную мостовую, но ей об этом знать совершенно не обязательно.

— А сегодня я решил вернуться позже, и закроем эту тему.

Сакура кивает, не сумев скрыть наполовину разочарованного, наполовину обеспокоенного вздоха, и прижимается ко мне.

— Послушай, но ты же, наверное, голодный?

Я отрицательно качаю головой, и она, слава Богам, не настаивает — не начинает эту извечную песню про то, как вредно для здоровья долго не есть, и так далее.

— Я скучала… — шепчет она вместо этого, касаясь губами моей шеи.

— Сакура…

Чёрт, я же столько раз просил её не делать этого на людях.

Её руки обвиваются вокруг моей талии, голос становится хрипловатым, страстным и почти невменяемым.

— Перестань, никто не увидит, никого нет…

— А Наруто?

— Наруто… Он всё утро орал что-то про свои отчёты — я так толком и не поняла, что с ними случилось, а потом отправился к Цунаде и уже не вернулся. Киба сказал, что ему, кажется, дали какую-то миссию.

Я невольно улыбаюсь. Вот ведь идиот. Нет, чтобы наслаждаться свободным днём, — он сразу побежал к старушке и схлопотал очередную глупую миссию на свою задницу. Впрочем, сам же жаловался, что ему скучно…

Сакура тянет меня в дом, и я не сопротивляюсь. Может, мне и в самом деле станет легче?

Когда мы добираемся до комнаты, она первым делом запирается на пару минут в ванной и возвращается, переодевшись в шёлковый пеньюар.

— Я купила это вчера… — она кокетливо улыбается и присаживается рядом со мной на кровать. — Тебе нравится?

Чёрная блестящая ткань, алые кружева — к её ярко-розовым волосам это не идёт совершенно. К тому же такое сочетание цветов в первую очередь напоминает мне о твоей одежде.

— Лучше без него, — я усмехаюсь.

Кажется, такой ответ устраивает Сакуру больше любого другого. Она перекидывает через меня ногу, наклоняется, и я чувствую себя придавленным её телом, её ароматом, её ненасытным желанием. Проскальзываю рукой под шёлковую прохладную ткань, провожу пальцами по упругой груди. У Сакуры нежная кожа. Гладкая и почти такая же белая, как у меня и…

Она протяжно стонет, ощущая моё желание, и пытается стянуть с себя пеньюар, но я перехватываю её руки и качаю головой — вопреки собственным словам, произнесённым минуту назад. Впрочем, она слишком возбуждена, чтобы обращать внимание на это несоответствие, и моментально переключается на пояс моих штанов.

Я прикрываю глаза и смотрю на неё сквозь ресницы, так что мне не видно её лица, только белые руки, скользящие по моей груди, и чёрный шёлк, обтягивающий стройное тело.

…Позже мы долго лежим в постели, и я даже умудряюсь отключиться на пару-тройку часов. Сакура не мешает мне дремать, просто лежит рядом и перебирает мои волосы. Заметив, что я, наконец, открыл глаза, она улыбается и трётся носом о мою щёку.

— Поспал?

Я киваю.

— А ты?

Она тихо смеётся и качает головой.

— Неет…Но я не скучала. Думала… о всяком.

— О чём? – спрашиваю я без особого интереса.

— Нуу… Вот скажи, Саске… — она замирает на секунду и осторожно продолжает: — А как ты относишься к детям?

— К детям? — мне в голову тут же приходит сегодняшний парнишка, и я усмехаюсь. — Да нормально, если они не слишком громко кричат.

— А свои? Тебе бы хотелось иметь своих? — в её голосе отчётливо проскальзывает тревога и одновременно надежда, и я несколько напрягаюсь.

— Не знаю. Не уверен.

— Но… ведь раньше ты говорил, что хочешь. Как же… клан… шаринган?

Я отворачиваю от неё голову и долго смотрю в окно. Представляю себе это: мой ребёнок — наследник клана Учиха, надежда всей деревни и её же проклятье. Бесконечные тренировки, обследования, эксперименты. Еженедельные проверки и психологические тесты, проводимые бригадой лучших медиков во главе с самой Хокаге. Едва он начнёт что-то понимать, его станут приучать к тому, что он несет ответственность перед всей Конохой. А дети наверняка будут бояться и сторониться его, наслушавшись рассказов родителей о двух безумных братьях Учиха.

— Сакура… — я поднимаюсь и начинаю одеваться. — Не думаю, что мне стоит заводить ребёнка.

— Но… — она смотрит на меня растерянно.

— Не будем сейчас говорить об этом. Спокойной ночи, — произношу я жёстко и выхожу из комнаты, мимоходом взглянув на часы и с удивлением отмечая позднее время.

Без десяти два. Ты уже должен быть здесь.

Интересно, а ты когда-нибудь задумывался о детях, Итачи?..

С этой странной мыслью я возвращаюсь к себе, и первым делом встречаю, открыв дверь, твой насмешливый взгляд. О, только не говори, что ты умеешь читать в моём сознании, ублюдок.

Ты смотришь на меня, и уголки твоих глаз приподнимаются ещё чуть-чуть вверх. Вот по таким вот еле заметным признакам я и понимаю всегда, какое у тебя настроение. Кто-то другой, наверное, не увидел бы разницы, но я так много думал о тебе, вызывал в памяти твой образ, заново проигрывал в воображении каждую сцену с твоим участием, что научился читать твои эмоции по движениям ресниц, бровей, уголков губ.

Похоже, сегодня ты в хорошем расположении духа.

И настроен общаться.

— Как прошёл день, отото?

Я закусываю губу, подавляя импульс кинуться к тебе и по-детски начать жаловаться. Идиотское желание уткнуться носом тебе в колени — жгучее и нестерпимое, как подступающие к глазам слёзы в момент, когда уже больше не можешь себя контролировать.

Нет. О, нет. И не надейся. Не для того я столько лет давил в себе все эмоции, чтобы сейчас так глупо сорваться.

— Отлично!

Я сейчас не в том состоянии, чтобы лгать убедительно, и ты, разумеется, только усмехаешься. Но надо же было мне что-то ответить!

…О, ч-черт, не надо было мне ничего отвечать.

Ты опираешься рукой на подоконник и чуть подаёшься вперёд в знак заинтересованности. Как будто что-либо может тебя заинтересовать.

— Почему ты не уйдёшь от них, раз тебе так плохо?

Ха, беспокоишься обо мне? Захотелось поиграть в заботливого старшего брата?

Я медленно прохожу по комнате, усаживаюсь на кровать, подобрав под себя ноги, и только потом небрежно бросаю в твою сторону:

— Плохо? С чего ты взял, что мне плохо? Моя жизнь не кончилась после того, как ты отправился на тот свет!

Ты чуть наклоняешь голову и разглядываешь меня с откровенной иронией во взгляде. Да прекратишь ты издеваться надо мной или нет, ублюдок?!

— Хочешь сказать, что теперь ты счастлив?

Хочешь сказать, что тебе это не безразлично?!

— Да, — зло выдыхаю я сквозь стиснутые зубы. — Да! И не надейся, что ты был единственным, что заставляло меня жить!

— Да я и не претендую, Саске, — ты пожимаешь плечами и снова поворачиваешься ко мне боком.

Я падаю на кровать лицом вниз и дрожу, вцепляясь зубами и пальцами в покрывало. Как же жаль, что я не могу убить тебя во второй раз! От жгучей, бессильной злобы мне сводит челюсти, но единственное, что я могу, — это яростнее вдавливать лицо в подушку. Проклятье, я не доставлю тебе удовольствия потешаться над моими гримасами!

Больше не доставлю!

Какого чёрта опять происходит то же самое?.. Какого чёрта тебе опять всё равно?..

Минут двадцать я лежу так, прокусывая губы и слизывая кровь, чтобы удержаться от бессмысленных проклятий, которые сделают меня ещё более жалким в твоих глазах. Потом злоба, так и не найдя выхода, отпускает меня, и я обессиленно переворачиваюсь на спину.

Ты сидишь в той же позе — поставив согнутую в колене ногу на подоконник и обхватив её руками, — и не смотришь на меня. Я полагаю, ни разу не взглянул за всё это время.

Будь это другая ситуация и другие мы, я бы, может, даже был тебе за это благодарен.

Я вздыхаю, и ты вдруг мягко произносишь:

— Не стоит, Саске. Не обманывай себя. Ты не сможешь жить их жизнью.

— Да? Это ещё почему?

Ты долго не отвечаешь. Смотришь сначала куда-то в темноту, потом — на собственные руки, на фосфоресцирующий в ярком электрическом свете фиолетовый лак, покрывающий ногти, и мне уже начинает казаться, что о моём вопросе просто забыли, когда ты, в конце концов, произносишь задумчиво-отстранённое:

— Потому что ты мой брат.

Я горько и устало усмехаюсь:

— Особенные братья, да?

Ты снова молчишь, а потом поворачиваешься ко мне, выпрямляя ноги и спуская их с подоконника, и с совершенной невозмутимостью меняешь тему разговора:

— Жарко сегодня.

Я опускаю голову, занавешивая лицо волосами, — прячу искривившиеся болезненно губы. Да и в самом деле, что ты мог мне ответить? Это был вопрос в пустоту.

Ты расстёгиваешь свой плащ и сбрасываешь его с себя; он с тихим шелестом соскальзывает частью на подоконник, частью на пол, застилая неровную стену алым ослепительным шёлком.

— Да, — глухо соглашаюсь я с опозданием. — Жарко.

Ты прислоняешься к раме и снова отворачиваешь голову, всматриваясь в черноту ночи. Потом сообщаешь:

— Ненадолго. Завтра будет дождь.

— Откуда ты знаешь? — вяло интересуюсь я.

— Смотри, — ты кивком головы указываешь на квадрат неба в окне.

Я послушно перебираюсь на другую сторону кровати, укладываясь ногами к изголовью, чтобы лучше был виден кусок улицы, и ты продолжаешь:

— Чёрные круги около звёзд — признак ненастья. Красные или белые предвещают сухую и жаркую погоду.

Я бормочу с некоторым удивлением:

— Не знал, что ты в этом разбираешься.

— Саске, мне приходилось бывать во многих местах. В горах — особенно часто, а там такие вещи имеют решающее значение. Ясная солнечная погода может через пару минут обернуться снегопадом на несколько суток, и если не знать этого и не сообразить сделать стоянку, легко замёрзнуть насмерть.

Ты замолкаешь на пару минут и смотришь перед собой невидящим взглядом, а потом вдруг резко, будто очнувшись, поднимаешь голову и спрашиваешь:

— Саске, скажи, а ты был когда-нибудь в Стране Камня?

— Н-нет… — растерянно отвечаю я.

— Там находятся самые высокие в мире горы и самые крутые горные перевалы. Большинство из них считаются непроходимыми. Наверху и в самом деле очень опасно, но… — твой обычно монотонный голос внезапно начинает звучать оживлённо, — туда стоит попасть только ради того, чтобы это увидеть. Саске, ты знаешь, сколько оттенков бывает у белого цвета? Ты не можешь даже предположить, насколько много, пока не побываешь там.

Твой взгляд становится задумчивым и печальным, я бы даже сказал — мечтательным, если бы такое определение вообще было к тебе применимо.

— Снег и лёд творят чудеса. Представь себе дворцы, реки, водопады изо льда. Когда восходит солнце, всё это сверкает так, что глаза болят нестерпимо, но… поверь мне, ни в одном другом месте ты подобного не увидишь и не почувствуешь. В горах ты настолько близок к солнцу, насколько это вообще возможно. Там… там другое измерение, другое пространство, там начинаешь мыслить по-другому, Саске. Я любил встречать рассвет в горах.

Ты прикрываешь глаза и чуть улыбаешься своим воспоминаниям.

Я смотрю на тебя и не могу поверить. Не могу поверить, что ты, оказывается, тоже что-то любил.

— Пожалуй, если бы меня спросили, скучаю ли я по чему-нибудь, я бы ответил, что скучаю по этим местам.

Я молчу, пораженный твоим внезапным откровенным порывом. Никогда в жизни ты не рассказывал о себе так много. Не могу понять, что я чувствую, но это… это причиняет мне боль. Мне хочется спросить, почему же ты не можешь вернуться туда, раз возвращаешься ко мне, но я прикусываю губу, уже предчувствуя, что твой ответ, каким бы ни был, заставит меня разрыдаться. Впервые за много лет.

— Знаешь, если бы можно было начать всё сначала, я бы взял тебя с собой туда. Тебе бы обязательно там понравилось, Саске.

На секунду я представляю себе это: рассвет в горах и утро нового дня, наполненное радостью вместо жажды мести или безразличия, как сейчас.

…Наверное, такая боль — от мыслей о том, что могло бы быть, — самая сильная. По крайней мере, в горле у меня жжёт хуже, чем в тот день, когда я перепутал в детстве графины с водой и саке и отхлебнул из второго большой глоток.

Мне остаётся только встать и выйти из комнаты, потому что я чувствую, что сдерживать дальше слёзы не смогу.

Проклятье, ты всё-таки нашёл моё слабое место.

Поверить не могу, что ты довёл меня до такого.

Медленно спускаюсь по лестнице и застываю, наклонившись к перилам и опираясь на них руками.

Знаю… знаю, ты просто издевался надо мной. Нашёл новый изощрённый способ, к которому я был не готов. Ничего, в следующий раз я не поведусь на такое, и не рассчитывай.

Проклятье, как я тебя ненавижу!..

Порыв тёплого ветра заставляет меня поднять голову.

Я и не услышал, как открылась дверь, и кто-то вошёл. Вглядываюсь в темноту: Наруто. Он медленно проходит по комнате, останавливается посередине, сбрасывает на пол чунинскую жилетку и заплечный мешок. Вернулся с миссии?

Как ни странно, я почти ему рад.

Он не замечает меня, а мои глаза уже привыкли к темноте, и я хорошо вижу его лицо: усталое, озабоченное, до удивления взрослое без этой вечной глупой ухмылки. Странно видеть его таким.

Я нашариваю на стене выключатель: не вижу смысла прятаться.

Комнату затапливает слабый электрический свет; Наруто моргает и поворачивается ко мне, смотрит недоумённо:

— Саске? — и тут же начинает улыбаться. — Ты почему здесь?

Я чуть морщусь: сказать по правде, я предпочёл бы его сейчас без улыбки, но, похоже, это у него уже просто рефлекс. А, может, в какой-то степени маска — как у меня была когда-то. Только наоборот.

— Жарко, — пожимаю плечами. — Захотелось воды со льдом.

Наруто кивает и сдёргивает с себя бандану, откидывая взмокшие волосы и вытирая со лба пот.

— Может, пойдём чаю выпьем? — предлагает он без особой уверенности. Видимо, действительно сильно устал, раз растерял свой энтузиазм, казавшийся неисчерпаемым.

— Ну пойдём, — соглашаюсь я.

Потом мы сидим за столом, Наруто заваривает чай, и по кухне распространяется аромат луговых цветов, мёда и яблок. Не слишком люблю травяные чаи с различными примесями, но сейчас мне почему-то не хочется сообщать об этом. Кроме того, аромат действительно приятный.

Наруто протягивает мне чашку; на вкус чай отдаёт древесиной, но я стараюсь не обращать на это внимания.

— Что за миссия была?

Наруто смотрит на меня удивлённо. Наверное, это на меня не похоже — интересоваться его жизнью.

— Ну её к чёрту… — он кривится. — Отстой и скукотища. Даже вспоминать не хочу.

— Ты выглядишь измотанным, — замечаю я.

— Да это из-за жары… — он стаскивает с себя куртку, оставаясь в одной только майке, и закидывает руки за голову.

— Сегодня будет дождь.

— Э? Откуда ты знаешь?

Я на секунду прикрываю глаза, прежде чем ответить:

— Чёрные круги вокруг звёзд. К непогоде.

Наруто даже перестаёт раскачиваться на стуле.

— Ой. Не знал, что ты разбираешься в таких вещах.

— Разбираюсь… Мне приходилось бывать во многих местах, в том числе, в горах. А там это важно.

— Ооо… Здорово.

Я вздыхаю, подпираю руками голову и невыразительно сообщаю:

— Я люблю горы. Рассвет в горах.

Наруто моргает; по его лицу, как всегда, легко прочесть всё, что он испытывает: недоумение, растерянность, замешательство. Чувствует, что что-то не так с моими словами, хотя я, вроде бы, говорю самые обычные вещи. Не надо, Наруто. Я сам не понимаю.

— Ааа, ну да… — наконец, произносит он. — Мне бы хотелось побывать в горах. Не с миссией, а так, просто. Свозить туда Хинату, она хочет.

Он начинает рассказывать про Хинату, постепенно всё более оживляясь. Такая схема — он рассказывает, я слушаю и никак не реагирую — для него привычна и кажется естественной. Удобной.

— А кстати, где Хината? Она сегодня здесь осталась?

У них давно уже роман, и все прекрасно об этом знают. Даже я, уж насколько и мало интересуюсь тем, что происходит вокруг. Вот только почему-то они пока не объявляют об этом, и все усердно делают вид, что верят в их исключительно дружеские отношения.

— Кажется, она пошла домой, — припоминаю я с некоторым трудом. — Я так понял, она решила, что ты сегодня ещё не вернёшься.

— Угу, мы управились быстрее, чем рассчитывали, — соглашается Наруто и добавляет обеспокоенно: — А её кто-нибудь проводил?

Иногда меня это удивляет: насколько ответственным и заботливым становится Наруто, беспечный, ребячливый, неуклюжий Наруто, когда дело касается тех, кого он любит.

— Не знаю.

Наверное, её проводил Киба. Он постоянно шутливо толкает Наруто и предупреждает, чтобы тот не смел обижать Хинату, потому что он ей как брат и порвёт за неё любого. Когда он произносит это слово — «брат», мне начинает казаться, что я слышу звук скребущего по стеклу ножа. Но больше меня в этих двоих ничего не интересует.

Как и в остальных. Увы.

Я отставляю в сторону чашку и сообщаю равнодушным голосом:

— Терпеть не могу травяные чаи.

— А чего сразу не сказал? Когда я заваривал? — резонно интересуется Наруто.

Я молчу.

— Разве я сделал что-то не так?

Он в явном замешательстве: запускает руки в волосы и долго не может ответить.

— Нет, но… Я… я правда тебя не понимаю.

Сказать тебе, что эти слова радуют меня, как ничто другое?

— Похоже, у тебя сегодня хорошее настроение, — отмечаешь ты пару часов спустя.

— О, да, — я забираюсь на кровать с ногами и довольно потягиваюсь. — Я отлично развлёкся.

Ты усмехаешься.

— Неужели мой маленький брат наконец-то научился правильно развлекаться?

— Наконец-то? — повторяю я с лёгким недовольством. — Ты говоришь так, будто когда-нибудь показывал мне, как это делать.

Ты пожимаешь плечами.

— Нет, но ты бы мог наблюдать за мной и учиться.

Я вздрагиваю и смотрю на тебя пристально:

— Да? То есть, всё, что ты делал, — было развлечения ради?

Ты молчишь.

— Итачи, скажи, — настаиваю я.

— Ты всегда воспринимал всё слишком серьёзно, маленький брат, — неопределенно говоришь ты в конце концов. — Жизнь в гораздо большей степени игра, чем это может тебе показаться.

Чёрт бы тебя побрал с твоими загадками.

— Почему ты хотел, чтобы я убил тебя? — задаю я новый вопрос, отчаявшись получить вразумительный ответ на предыдущий. — Зачем ты этого добивался?

Ты как будто меня не слышишь.

Ну и к чёрту, я не позволю тебе испортить мне настроение. Раз уж речь зашла о развлечениях, то… поиграем в мою любимую игру. Позавчера мы не успели, но сегодня до рассвета ещё много времени.

— А как я тебя убил?

Я и в самом деле не помню. Уверен только, что ты умирал в страшных мучениях, ведь правда?

Ты всегда с удовольствием отвечаешь на этот вопрос. Только почему-то каждую ночь говоришь разное. Иногда — что я задушил тебя твоими собственными волосами, иногда — что бросил раненым посреди пустыни и сидел рядом неделю, наблюдая, как ты медленно умираешь от голода, жажды и зноя.

Но я всегда думал, что правда ближе всего к тому, что ты рассказываешь мне сегодня.

— Катана, — ты спускаешь ноги с подоконника на пол и чуть отклоняешься назад, подставляя спину прохладному ветру.

— Я просто проткнул тебя катаной?

Не верится, чтобы я мог подарить тебе такую лёгкую смерть.

— Нет, — ты невозмутимо расстёгиваешь плащ, достаёшь катану из ножен, прицепленных к поясу, и вертишь ею в руках. — Сначала ты вколол мне парализующий яд, а потом вырезал на моём теле иероглифы с именами всех, кого я убил. И ждал, пока кровь вытечет из меня до капли.

Я смотрю на тебя с интересом.

— Да? — не могу удержаться, чтобы не встать с кровати и не подойти поближе. — Расскажи подробнее, как я это делал.

Вообще-то, я стараюсь не подходить к окну, когда ты в комнате. Не понимаю, что на меня сегодня нашло.

— Ты сидел на мне сверху, — начинаешь ты, слегка улыбаясь, и внезапно резко обхватываешь меня за талию и тянешь к себе, усаживая на колени. — Вот почти так.

…Странно, я думал, что призраки бесплотны. Но ты такой же, как раньше — как десять лет тому назад, когда я в последний раз сидел у тебя на коленях. Я очень хорошо помню эти ощущения. И твой запах. Он не изменился.

Я точно чего-то не понимаю в призраках. Ведь хотел же почитать книжку, почему я этого не сделал?..

Ты, тем временем, вкладываешь катану мне в руку.

— Тебе же нравится это представлять, маленький брат? Попробуй ещё раз, если хочешь.

Я поднимаю на тебя глаза и снова встречаю кроваво-холодный взгляд. Однако на этот раз он не выглядит непроницаемым. Мне кажется, что ты чего-то от меня ждёшь — нет, не в данной ситуации, а вообще.

…О, как бы дорого я отдал за такое десять лет тому назад. За толику интереса во взгляде, обращённом ко мне. Если бы это ты, ты, а не отец, так желал моих успехов в Академии, я бы, наверное, закончил её за полгода.

— Так что, Саске? — повторяешь ты, приподнимая и отводя назад мою расслабленную руку с катаной так, чтобы лезвие коснулось твоего лица.

Я слегка надавливаю и завороженно слежу за тем, как на алебастровой коже появляется тонкая красная полоска. Мне бы хотелось превратить этот порез в иероглиф моего имени: Сас-ке, но я не буду. Твоё лицо совершенно, и я почему-то уверен, что если всё, что ты мне рассказываешь — правда, то я и тогда не мог его изуродовать. К чёрту эстетство, это… это просто на уровне инстинктов.

По твоей щеке бежит алая струйка, и я снова удивляюсь. Настоящая кровь? Собираю её кончиком пальца и слизываю. Настоящая. Тогда, значит…

— Тебе больно? — неожиданно для себя произношу возникший вопрос вслух.

Ты смеёшься и треплешь меня по волосам, совсем как в детстве.

— Нет, конечно, глупый.

— Потому что ты умер? — тупо спрашиваю я и ещё больше чувствую себя шестилетним ребёнком. Впрочем, не уверен, что это очень меня огорчает.

— Потому что я знаю много дзюцу, которые позволяют не чувствовать боли — как минимум, от таких мелких повреждений, — ты щёлкаешь меня пальцами по лбу, и эффект погружения в детство становится почти стопроцентным.

Продолжаю легко водить лезвием по твоей коже, не оставляя порезов, но потом ты внезапно перехватываешь мою руку и отбираешь катану.

— Саске, — говоришь с серьёзным видом. — Я тоже хочу поиграть.

Я смеюсь и сам себе поражаюсь — не помню, сколько лет назад делал это в последний раз. Ну и что с того? Ты же мёртв, меня никто не видит, я могу себе это позволить.

Вздыхаю и пытаюсь пошевелиться под тобой. Раздиравшая мои внутренности боль наконец-то прекратилась, однако всё тело ломит, и порезы горят, как будто их присыпали солью. Наверное, это заметно по выражению на моём лице, хотя я и стараюсь казаться расслабленным. Ты приподнимаешься, гладишь меня по волосам и шепчешь:

— Не волнуйся, братишка, в следующий раз будет лучше.

— Да, — отвечаю я, пожалуй, чуть громче, чем следовало бы, и тут же слышу стук в дверь.

— Саске! С кем ты там разговариваешь?

Наруто.

Проклятье!

Я подскакиваю на кровати.

Какого чёрта этому идиоту не спится, ведь обычно его и пушками не поднимешь в такое время?!

Он продолжает долбить кулаком в дверь, всё настойчивее и настойчивее.

Я лихорадочно осматриваюсь. Подтягиваю штаны, запихиваю изодранную футболку под кровать и спешно надеваю первую попавшуюся кофту с длинными рукавами, чтобы прикрыть раны. Подумав ещё секунду, набрасываю на смятые и окровавленные простыни покрывало и уже иду открывать, как вдруг замечаю длинный глубокий порез, пересекающий мои указательный и средний пальцы.

Откуда он мог взяться?!

Впрочем, у меня нет времени размышлять об этом, нужно что-то придумать, чтобы Наруто не заметил. Перчаток у меня нет, да и это бы выглядело слишком глупо, поэтому единственное, что мне приходит в голову, — это схватить с тумбочки стакан и с силой сдавить его в пальцах, заставляя стекло разбиться и вонзиться осколками мне в ладонь.

— Саске, какого чёрта там происходит?! Я сейчас выбью дверь! — орёт Наруто, и я торопливо отодвигаю защёлку, пропуская его в комнату.

Он недоумённо смотрит на мою пораненную руку.

— Что случилось?

— Случилось? — недовольно переспрашиваю я. — Я разбил стакан. Меньше надо было так вопить в полшестого утра.

— А с кем ты разговаривал?

— Сам с собой. Что, с тобой такого никогда не случалось?

— Да, но… — он не выглядит убеждённым.

— Чего ты вообще поднялся в такую рань?

— В туалет выходил, придурок! И услышал твои стоны.

Разве я так громко стонал? Чёрт, не заметил.

— Мне приснился кошмар.

— Аааа… — тянет он, явно не веря ни одному моему слову.

— А ты что подумал? — раздражённо спрашиваю я. — Что я занимался самоудовлетворением? Да даже если так, стучать ко мне в такой момент — худшее, что ты мог придумать, идиот.

Кажется, подействовало. Наруто выглядит смущённым.

— Ну, Саске… — он мнётся на месте и неловко смеётся.

— Да, это моё имя, — обрываю его я. — А теперь мне хотелось бы ещё поспать, если ты не против.

Я пытаюсь захлопнуть дверь перед его носом и тут внезапно замечаю, что он с изумлением смотрит куда-то поверх моего плеча.

По спине пробегают ледяные струйки пота.

Он же не может… не может видеть тебя?!

Поспешно оборачиваюсь и облегчённо вздыхаю. Даже если может, тебя в комнате больше нет. Но чему он так удивляется? Прослеживаю направление его взгляда и всё понимаю.

Катана. На кровати. Вся в крови — и почему-то особенно рукоять. Странно, очень странно. Я точно помню, что ты бросил её где-то возле окна.

— Саске… Зачем здесь твоя катана?

Моя?.. Нет, это твоя. Но Наруто об этом знать необязательно.

— А где ей ещё быть? — спрашиваю совершенно невозмутимо.

— Но… почему она на кровати?

— Я собирался пойти с утра потренироваться.

— А… а кровь?

Ни один мускул не вздрагивает на моём лице, пока я лихорадочно подыскиваю подходящий ответ. Кажется, я наконец-то научился твоему неизменному самообладанию. По крайней мере, его внешним проявлениям.

В конце концов, я решаю повторить предыдущий ход. Нападение — лучшая защита.

Криво усмехаюсь.

— Ты полагаешь, я кого-то только что прирезал?

Наруто вздрагивает и опускает глаза, и я внезапно понимаю, что это и есть как раз то, что он подумал.

Пожимаю плечами.

— Если ты считаешь меня настолько опасным, сдай в больницу. Или в тюрьму.

— Саске, прекрати!

Я складываю руки на груди и прислоняюсь к стене.

— Реши уже что-нибудь для себя и иди, я действительно хочу поспать.

Он моргает и вглядывается в мои глаза, словно пытается увидеть в них подтверждение или опровержение своих подозрений. Ха! Чёрта с два. Чёрта с два, Наруто, ты ничего не сможешь прочитать по моему взгляду. Так же, как я никогда не мог.

— Н-ну хорошо, Саске… — наконец, произносит он неуверенно и указывает на катану. — Но можно я её заберу, да?

Меня внезапно охватывает злоба. Да за кого они меня принимают?! Впрочем, если он после этого от меня отвяжется…

Подхожу к кровати, беру катану и протягиваю ему.

— Бери. Доволен?

— Саске…

Смотрю равнодушно. Я вижу, его мучают какие-то опасения, но он не знает, как их выразить словами. Наверняка Наруто понимает, что я лгу, однако к моим ответам не подкопаешься. Они построены на логике, а с ней у него всегда было плохо.

— Всё в порядке? — наконец, спрашивает он.

Какой идиотский, бесполезный вопрос. Что, он думает, я ему отвечу?

Киваю.

Внутри темно, промозгло и сыро. Это напоминает мне о подвалах, где я в одиночку изучал свитки с секретами шарингана, о мрачных подземельях Орочимару, о том чёрном пустынном мире, в который ты отправлял меня своим Цукиёми. У меня нет свечи, поэтому приходится идти вслепую, то и дело спотыкаясь о доски и ящики. В конце концов я скидываю какие-то из них в углу и поджигаю Катоном.

Тень от огня неровно прыгает по покрытым плесенью стенам, и я думаю, что сюда никто не заходил, минимум, пару лет. Неужели прошло уже столько времени?..

Опускаюсь на каменный пол и начинаю разгребать завалы коробок у дальней стены, чихая от пыли, чертыхаясь и стряхивая налипающую на меня паутину. Это должно быть где-то здесь…

Я нахожу его в самом низу — большой сундук с выгравированным символом клана Учиха. Руки у меня сильно дрожат, и я с трудом справляюсь с замком, но, в конце концов, он поддаётся, и я резко откидываю массивную крышку.

Да. Это оно.

По очереди вытаскиваю из сундука чёрный плащ с красными облаками, катану, сетчатую футболку, штаны, белые гетры, протектор с перечёркнутым знаком Листа, ожерелье, кольцо и ленту для волос. Всё, что осталось от тебя.

Складываю твои вещи на пол рядом с собой и падаю на них, зарываясь носом в складки плаща. Он слегка отсырел, но запах всё равно остался тем же. Тем, который я вдыхал, прижимаясь к тебе, сегодня ночью. Запах, который я не забуду до конца своих дней, который я унесу с собой в могилу. Запах моего старшего брата, которого я ненавижу.

Перед глазами встают стены такого же сырого подземелья, в котором я снимал одежду с твоего мёртвого тела, захлёбываясь от рыданий. Я и сейчас плачу. Реву хуже, чем в тот день, когда погибли родители, и абсолютно этого не стесняюсь.

И знаешь, почему?

Потому что это слёзы радости. Я плачу от радости.

Какое счастье, что ты… что ты всё-таки сдох!..

…Минут через десять я складываю твои вещи обратно в сундук, захлопываю крышку и поднимаюсь наверх, абсолютно спокойный.

В коридоре я встречаю Сакуру. Она кидается ко мне со встревоженным возгласом:

— Саске!..

— Доброе утро, — отвечаю я сдержанно. — Что-то случилось?

Она останавливается и опускает взгляд.

— Ну… Понимаешь, я говорила с Хинатой…

Так она им всё-таки рассказала. Ну ладно.

— И? — я приподнимаю бровь.

Она смотрит на меня с упрёком.

— Почему ты не говорил, что не можешь спать из-за ночных кошмаров?

— Потому что это не так.

Я не могу спать из-за того, что ко мне каждую ночь приходит мой старший брат, которого я убил чёрт знает сколько времени тому назад. Это — разные вещи.

— Саске, — она внезапно подходит совсем близко и обнимает меня за шею. — Давай, ты будешь спать в моей комнате, вместе со мной?

Я смотрю на неё отрешённо.

— Зачем?

Она чуть прикасается губами к моей щеке и шепчет:

— Я не позволю никаким кошмарам мешать нашей любви.

Я бы просто посмеялся над её наивностью, если бы меня не разозлила такая самоуверенность.

— Хм… — делаю вид, что сомневаюсь.

Она улыбается.

Я позволяю ей увлечь меня в спальню, уложить на постель, расстегнуть мою рубашку.

— Сакура… — шепчу как можно более нежно и дотрагиваюсь рукой до её щеки.

Она расцветает, прижимается ко мне, целует в губы.

— Что, любимый?

— Прости… — легко отстраняю её и поднимаюсь. — В другой раз.

Вечером я почти жду тебя, хотя мне не слишком приятно в этом себе признаваться. Когда время приближается к половине второго, я еле удерживаюсь от того, чтобы не начать беспокойно ходить по комнате. Мне кажется — а вдруг ты не придёшь после вчерашнего, или, скорее, после того, как я нашёл утром оставшиеся от тебя вещи? Кто знает, может это как-то влияет на призраков? Я ведь так и не взял книжку. Впрочем, вряд ли бы она помогла. Ты же наверняка особенный, как всегда.

И только стук моего бешено колотящегося сердца.

— Но ты наверняка бы не согласился… — задумчиво продолжаешь ты, — Ведь так?

— Так, — подтверждаю я предательски дрожащим голосом. — Разумеется, так.

Ты вздыхаешь и опускаешься на постель, притягивая меня к себе.

— Я мог бы встретить тебя после занятий. И предложить уйти со мной, не объясняя причин. Навсегда покинуть деревню. Ты бы пошёл?

Меня прошибает холодный пот.

Ты же знаешь… знаешь, что пошёл бы!.. Несмотря на родителей, несмотря на Академию, несмотря ни на что. Проклятье…

— Я бы всё равно рано или поздно узнал, что ты убил их всех. Такого не скроешь!.. — мой голос дрожит всё сильнее, и тебе это, кажется, доставляет удовольствие.

— Я бы мог сказать, что меня оклеветали, — спокойно возражаешь ты. — И ты бы поверил.

Меня начинает трясти.

Какого чёрта ты говоришь мне это, Итачи?!!

Ты перехватываешь мои сжавшиеся в кулаки руки и невозмутимо предупреждаешь:

— Не размажь лак, Саске. Он ещё не полностью высох.

Я обессиленно опускаю голову в знак поражения. Ты в очередной раз уничтожил меня; уничтожил, просто сказав пару фраз. По щекам текут солёные слёзы и капают на твою одежду.

Ты ничего не говоришь больше, просто привлекаешь к себе властным движением и начинаешь целовать. Я не сопротивляюсь, я охотно отдаюсь твоей холодной страсти и моему нарастающему возбуждению, как будто они могут спасти от боли, разрывающей душу.

Приподняв мою футболку, ты с силой проводишь пальцами по вчерашним забинтованным ранам, заставляя меня дёрнуться и прикусить губу. Вглядываешься в моё наверняка побледневшее лицо, внимательно изучаешь его, проверяешь реакцию на свои действия. Я ведь всегда был для тебя чем-то вроде эксперимента, так?..

Ты сгребаешь в охапку мои запястья и вынуждаешь поднять руки, чтобы окончательно стащить с меня футболку. Потом поддеваешь ногтями кончик одного из бинтов на локте и грубо сдираешь его с меня, обнажая наполовину затянувшийся порез. Подносишь мою руку ко рту со странной полуулыбкой, проводишь по ране языком и тут же с силой вгрызаешься в неё зубами, заставляя снова разойтись едва сросшиеся ткани. Я давлюсь собственным криком, и ты кладёшь руку мне на затылок, заставляя наклониться.

— Акацки вынуждены быть жестокими, брат, — жарко шепчешь мне в ухо, почти касаясь губами шеи. — Ты бы тоже привык.

…Тебе нравится. Нравится изводить меня напоминаниями о возможности этой дикой, нереальной, но такой отчаянно-желанной сейчас перспективы. Горечь твоих слов и жар от прикосновений тонких пальцев, ласкающих моё тело, смешиваются и перерастают в какое-то сумасшедшее, болезненное возбуждение. Я смотрю на свои ногти, покрытые фиолетовым лаком, и перед глазами отчетливо рисуется картинка, заставляющая меня задохнуться от приступа мучительно-сладкой боли в низу живота.

Вырываюсь из твоих рук и вскакиваю с постели. Ты смотришь несколько удивлённо, но не делаешь никаких попыток меня задержать. Не понимаю, не понимаю, как можно быть настолько отстранённым даже в такой момент, ведь я ясно вижу, что ты тоже этого хочешь, но…

— С-сейчас… — хрипло бормочу я, хотя ты не требуешь никаких объяснений, и вылетаю из комнаты.

Мне остаётся только надеяться, что никто не встретит меня в три часа ночи, полуголого, обмотанного бинтами, стремглав несущегося вниз по лестнице в подвал, потому что если это произойдёт, мне конец.

С грохотом распахиваю дверь, снова пробираюсь через завалы вещей, вслепую нахожу тот самый сундук, дрожащими руками вытаскиваю из него плащ, накидываю на себя, хватаю — зачем-то — катану и торопливо возвращаюсь в свою комнату.

О, да. Теперь мне легче это представить: не было никакого убийства, никакой мести, я просто сбежал с тобой к Акацки, потому что мне хотелось безнаказанно спать с братом.

Тебе ведь тоже нравится моя фантазия, Итачи?..

Ты смотришь на меня со странным выражением на лице, которое любому другому показалось бы равнодушным, но я знаю, что это не так. Твои длинные ресницы чуть подрагивают, и это единственное, что выдаёт твоё возбуждение, но я вижу, вижу, и дрожу, понимая, что сейчас ты хочешь меня так, как не хотел никогда и никого при жизни.

Меня не обманет то спокойствие во взгляде, с которым ты сдёргиваешь с меня штаны вместе с бельём и неожиданно резко обхватываешь за талию, поднимая и усаживая на себя сверху.

Я ёрзаю на твоих бёдрах, желая продолжения, но ты и не думаешь больше ко мне прикасаться, только приказываешь хриплым голосом:

— Делай всё сам.

Не надо.

Не хочу, пожалуйста, не хочу! Почему сейчас?..

Я пытаюсь прогнать дурацкие мысли о катане, ещё не вполне осознавая, к какому итогу они меня приведут, но уже чувствуя, что это будет что-то… что-то, о чём мне совсем не хочется думать.

— До тебя наконец-то дошло, глупый маленький брат? — произносишь ты голосом, подозрительно похожим на мой собственный.

Я продолжаю разглядывать свою руку, свои длинные пальцы с тёмно-фиолетовым лаком на ногтях. Твою руку.

Не говори мне, Итачи. Не надо.

Молчи, Саске.

Но я уже не могу заставить себя замолчать.

— В следующий раз выбирай что-нибудь более удобное, чем катана, — безжалостно говоришь ты. Говорю я. — Если не хочешь остаться без пальцев.

— Заткнись! — кричу я изо всех сил, позабыв о том, что меня могут услышать. — Я знаю, что тебя нет, и никогда не было! Исчезни, ублюдок, чёртов ублюдок!.. Я тебя ненавижу.

Ненавижу…

Зачем я это сделал?

Ками-сама, зачем я это сделал?!

Впрочем, теперь уже всё равно.

Я лежу на спине поперёк кровати, пытаясь сохранить в памяти ощущение тяжести и тепла твоего тела, прижимающегося к моему. Только есть ли смысл продолжать притворяться перед собой? Воспоминания… Какие, к чёрту, у меня могут остаться воспоминания?

Ведь всё было ложью.

Игрой.

В детстве я любил играть сам с собой. Ты ведь вечно был занят на миссиях.

Обвожу пустую комнату взглядом и внезапно понимаю, что самое главное-то я забыл. Бессильно кричу в потолок:

— Но ты ведь так и не сказал мне — почему?!

Впрочем, кто мог мне это сказать?..

Я вытираю слёзы, смиряясь с неизбежно настигшим меня осознанием, и отдёргиваю руку от катаны. Лучше не думать о том, чем я только что занимался с её помощью. Лучше… не думать… ни о чём…

На улице поднимается настоящая буря, в комнату попадают капли дождя, но я не могу заставить себя подойти к окну и закрыть его. Я просто закутываюсь в твой плащ, пытаясь защититься от пронизывающего ветра.

Зато теперь я смогу спать.

Теперь я только спать и смогу.

Однако лишь под утро мне удаётся забыться недолгим, тревожным сном.

Мне снится, что ты заботливо укрываешь меня одеялом, а потом проскальзываешь под него и обнимаешь, согревая тёплым дыханием мои заледеневшие пальцы, оживляя поцелуями трясущиеся от холода губы. Я плачу и прижимаюсь к тебе, но, проснувшись, обнаруживаю, что не было никакого одеяла, никаких объятий и никакого тебя. Только твой плащ — единственное, что осталось на мне из одежды, мои руки, которыми я обхватываю себя в безнадёжных попытках согреться, и игра моего больного воображения, ночь за ночью воскрешавшего образ старшего брата.

Сегодня это закончилось, и я… я… рад этому.

Я рад, что тебя больше нет. Рад, что ты не можешь видеть этой жалкой картины: за окном сереет дождливое небо, по комнате гуляет промозглый ветер, а я сворачиваюсь под плащом, снятым с твоего мёртвого тела, содрогаюсь от холода и рыданий и сжимаю в руке окровавленную катану.

За завтраком Наруто и Хината наконец-то объявляют, что они вместе. Все и так знали это, но теперь делают вид, что даже не догадывались, и воздух звенит от хохота Наруто, радостных возгласов Сакуры и заливистого лая Акамару.

Я продолжаю есть, опустив глаза в тарелку, однако Киба с силой хлопает меня по плечу и орёт прямо в ухо:

— Эй, Учиха, чего ты сидишь с такой кислой миной?! У твоего друга свадьба, а не похороны!

— Н-но К-киба, мы ещё не… — пытается вставить Хината, но её никто не слушает.

— Скажи что ты рад за него, чёрт бы тебя побрал! — продолжает кричать Киба.

— Я рад за него, — послушно повторяю я. У меня нет сил сейчас спорить; единственное, чего я хочу, — чтобы меня оставили в покое.

Но Киба не унимается.

— Что-то по твоему лицу незаметно! Скажи-ка, Учиха, а ведь ты, поди, ревнуешь? Если честно, мы все были уверены, что вы с Наруто…

Ему одновременно влепляют две затрещины с разных сторон.

— Что за идиотские намёки? — возмущённо кричит Сакура и тут же смеётся.

— Да-да! — вторит ей Наруто, складывая руки на груди. — Ты бы лучше молчал, зоофил-извращенец!..

Все за столом гогочут — и даже Хината смущенно хихикает, прикрывая лицо ладонями. Они обожают шутки на эту тему, но, разумеется, никто не воспринимает их всерьёз. Интересно, что бы они сказали, если бы знали, что я…

— Я авторитетно подтверждаю, что Саске-кун не такой! — Сакура отпихивает Кибу и устраивается рядом, обнимая меня за талию.

Все снова смеются.

Воздух вокруг начинает шипеть и искриться от его лисьей чакры. Так бывает всегда, когда Наруто в состоянии аффекта. В этом его сила, и его же слабость.

— Не нужно?! А какого хрена ты делаешь, идиот?! Что ты творишь?!!

Его взгляд случайно падает на мою треснувшую по швам рубашку и просвечивающие в прорехе бинты.

— Так ты… Ты давно этим занимаешься, что ли?!

В его голосе одновременно и изумление, и злоба, и паника, и отчаяние, но меня это не трогает, абсолютно. Я испытываю лишь раздражение, когда он кидается на меня и обжигает чакрой, пытаясь содрать мою рубашку и проверить предположения.

— Не смей. До меня. Дотрагиваться.

Может, он и сильнее меня, но сейчас я с лёгкостью отбрасываю его в конец комнаты, отмечая с некоторым удивлением, насколько же легче драться, когда не отвлекаешься на эмоции.

Кажется, я понял, в чём твой секрет, Итачи.

Наруто поднимается с колен, рычит и снова бросается ко мне.

Я холодно усмехаюсь и складываю руки в печать. Ну раз ты этого так хочешь, идиот…

— Саске!!!!!!! Остановись!!!

…Её голос заставляет меня обернуться. Не то чтобы она заставила меня задуматься, просто внезапно откуда-то появляется ощущение, что нечто похожее уже происходило.

…где-то… когда-то…

Рука вздрагивает, и электрический заряд обрушивается не на Наруто, как предполагалось, а в стену. Я ещё успеваю проследить взглядом за клубком молний и увидеть твоё безразличное лицо в зеркале, висящем напротив, прежде чем оно разлетается на сотни осколков.

Я опускаю руки и стою, уставившись в пол и больше не двигаясь.

— Дааа… — тянет Шикамару, внезапно оказавшийся рядом. — Я подозревал, что дело плохо, но чтобы настолько…

— Саске, — Цунаде властно кладёт руку мне на плечо. — Я хочу, чтобы ты пошёл с нами.

Наруто моргает.

— Но… но бабуля Цунаде! Не надо забирать его в больницу, всё ведь… всё не так уж плохо! Мы сможем помочь ему!

Сакура тихо плачет у двери.

— Наруто, он только что чуть тебя не убил, — напоминает Шикамару с лёгким вздохом. — Сила в разряде была невероятно велика, если бы тебя задело хоть краем…

Наруто глядит на меня с непониманием и болью.

— Но… но ведь не задело же!! — в отчаянии выкрикивает он. — Это же Саске, он всегда такой!..

Цунаде качает головой.

— Нет, Наруто, ты не можешь судить объективно. Я давно чувствовала, что с ним что-то неладно.

Мне хочется засмеяться. Они стоят передо мной и обсуждают моё сумасшествие, как будто я ничего не слышу и ничего не понимаю. О, нет. Не до такой степени, идиоты…

— Простите меня, — внезапно произношу я, заставляя всех обернуться в мою сторону. — Я и в самом деле иногда чувствую себя не слишком здоровым. Не знаю, что на меня нашло.

— Только не пытайся давить на жалость, Учиха, — предупреждает Цунаде. — Я не отступлюсь от своего решения. И так уже для тебя было сделано слишком много поблажек, а надо было начинать именно с этого. Тебе нужна медицинская помощь.

Я опускаю голову.

— Не… не спорю. Хорошо, пусть будет так, но позвольте мне сегодня остаться здесь. Завтра днём я приду сам.

Цунаде смотрит на меня с подозрением.

— Что ты ещё задумал, Учиха? Хочешь сбежать?

— Бабуля Цунаде, мы не позволим ему сбежать! — вмешивается Наруто. — Нас много, и ни один не ляжет спать! Ну пожалуйста, позвольте ему остаться!.. Нам… нам необходимо поговорить.

Я вижу, что она сомневается.

— Цунаде-сама!.. — умоляет Сакура. — Прошу вас, одна ночь! Мне тоже надо поговорить с Саске. Это очень важно!..

— Ну хорошо, — сдаётся она. — Но только одна ночь, Учиха!

Одной ночи будет достаточно.

Я ниже наклоняю голову в знак согласия, и упавшие на лицо волосы скрывают мою холодную усмешку.

Ближе к вечеру они действительно пытаются со мной поговорить — уж не представляю, о чём. Собираются меня утешать, подбадривать, обещать счастливое будущее с женой и двумя сыновьями, возрождающими проклятый клан Учиха?

В любом случае, я не могу отвлекаться. Не могу позволить им заставить меня усомниться в принятом решении.

Поэтому я прошу отложить все разговоры на утро. Уверяю, что сейчас мне необходимо отдохнуть; жизненно необходимо, поскольку я не спал много суток подряд. Думаю, в это несложно поверить. Достаточно поглядеть на меня: кожа мертвенно-бледная, глаза обведены тёмными кругами, бескровные губы упрямо сжаты.

Рассматриваю своё отражение в оконном стекле, за которым сгущается ночная бескрайняя тьма. Сегодняшний рассвет будет отличаться от предыдущих.

Где-то близко вспыхивают алым две единственные звезды в пустом чёрном небе, и я не сразу понимаю, что это всего лишь отблеск моих шаринганов.

Внутри болезненно-приятным холодом растекается странное удовлетворение.

Я и в самом деле похож на тебя. Очень.

В голову внезапно приходит мысль, заставляющая меня усмехнуться.

Мои пальцы разжимаются, и она падает на пол. Мне хочется сказать ей, что она недостойна даже того, чтобы её убивать, но я не могу.

Медленно поворачиваюсь и обвожу комнату потухающим взглядом: заново узнаю, припоминаю эти мёртвые сейчас лица, черты, искажённые гримасами боли и непонимания. Лица людей, которых я любил.

Почему я ничего не чувствую?.. Почему вы так безразличны мне? Где же раскаяние, где жалость, где ужас?!

Ничего. Ничего.

Всё тщетно. Бессильные, отчаянные попытки вырвать из груди, из моего, твоего сердца никогда не существовавшие чувства.

О, неужели всё было именно так?..

Я сползаю на колени, и колючая материя твоих брюк впивается в кожу тысячью мелких укусов. Больно.

Поднимаю голову; по глазам бьёт яркий, слепящий, больнично-безжизненный электрический свет. Больно.

Небо за окном светлеет; часы отстукивают последние оставшиеся до рассвета минуты, и тиканье секундной стрелки отдаётся у меня в голове ударами гигантского молота. Больно.

Больно, больно, больно.

Я с такой силой сжимаю рукоять катаны, что побелели костяшки пальцев.

Всматриваюсь в чистое, сверкающее серебром лезвие, разглядываю отражение своего — или твоего, кто теперь разберёт? — лица в узкой полоске металла.

Пусть будет больно, хоть какие-то ощущения.

Движение пальцев – щелчок пальцев по лбу.

Да. Вот так.

Ит… Ита…

Я не успеваю произнести твоего имени, боль огненным вихрем взрывает мир, раздирает моё тело на клочки, прожигает насквозь внутренности.

Пол уходит у меня из-под ног.

Я лечу, проваливаюсь в бездонный колодец, в чавкающую тьмой бездну; чьи-то слепые щупальца тянутся ко мне со всех сторон, холодными змеями заползают под одежду, вливаются в рот и ноздри густой мягкой глиной, я широко раскрываю глаза в немой отчаянной попытке вдохнуть.

Чёрная вязкая субстанция обволакивает моё тело, и я бессильно барахтаюсь в ней, чувствуя, как темнота твердеет и свивается вокруг меня в жёсткий кокон, сдавливая, сминая кости в порошок и вырывая из ободранного горла последний, предсмертный крик:

— Вытащи меня отсюда!!!

…И ты вытаскиваешь.

Вцепляешься стальной хваткой в запястья и тянешь вверх, сквозь плотно-зелёную толщу воды.

Я захлёбываюсь солнечным светом, зеленью деревьев, криками птиц, воздухом, внезапно хлынувшим в лёгкие, — так же, как секунду назад захлёбывался солёной водой.

Ты вытаскиваешь меня на берег, усаживаешь и ждёшь, пока я откашляюсь. Меня пару раз выворачивает всей этой водой, которой я наглотался, но, в конце концов, я снова могу дышать и поднимаю на тебя глаза.

Ты смотришь на меня испуганно и сердито, и это до странного непохоже на твоё утреннее безразличие. Да ты вообще сам на себя не похож: худые плечи подрагивают, мокрые волосы облепили лицо, глаза чуть расширены от пережитого ужаса; ты впервые не кажешься старше своего возраста, а сейчас тебе лет двенадцать, наверное.

— Саске! — начинаешь холодно, строго, — так всегда выговаривает нам отец, — но я сжимаюсь в комок, обхватываю ободранные коленки руками и часто-часто моргаю, чувствуя подступающие к глазам слёзы. И ты не выдерживаешь, прижимаешь к себе, шепчешь в ухо почти нежно: — Какого чёрта ты полез в озеро, глупый?

Я утыкаюсь носом тебе в шею и ловлю языком стекающие с намокшей чёлки капли; тебе щекотно, ты смеёшься, но потом вспоминаешь, что негоже так попустительствовать младшему брату, только что нарушившему строжайший запрет отца, и отстраняешься, качая головой.

— Если родители узнают, влетит нам обоим; и тебе, и мне — за то, что не усмотрел.

Я втягиваю голову в плечи и смотрю на тебя жалостливым взглядом.

Ты вздыхаешь и стягиваешь с меня мокрую одежду, потом вытираешь мне волосы единственной имеющейся у нас сухой вещью: своей футболкой, которую ты предусмотрительно скинул, прежде чем броситься в озеро.

Я пытаюсь протестовать, но ты встряхиваешь меня за плечи и серьёзно смотришь в глаза.

— Прекрати, Саске. Ещё не хватало, чтобы ты простудился.

— А…ты?

— Со мной всё будет в порядке, — ты снимаешь мокрые штаны, отжимаешь их и снова натягиваешь.

— Со мной тоже! — горячо возражаю я, но ты только улыбаешься и подхватываешь меня на руки.

Я смиряюсь со своей участью; по-хорошему надо бы вырваться, пойти самому, но в твоих объятиях так тепло, так спокойно, что совершенно не хочется доказывать свою самостоятельность в данный момент.

— Почему ты всегда сильнее? — ворчу я, удобнее устраиваясь у тебя на руках.

Ты усмехаешься и небольно щёлкаешь меня по лбу.

— Ну, потому, что я, например, не пытаюсь продемонстрировать своё умение скользить по воде, не будучи сам в нём уверенным.

Я вздыхаю и прижимаюсь к тебе. Мы идём через лес в сторону дома, лёгкий ветер развевает твои подсохшие волосы, и меня начинает дурманить их аромат, смешавшийся с запахом хвои и нагревшейся за день листвы. Последние дни уходящего лета.

Мне отчего-то хочется плакать, и я не сопротивляюсь этому желанию: начинаю всхлипывать и мелко подрагивать, утыкаясь тебе в грудь.

Ты останавливаешься и смотришь на меня полуудивлённо-полуобеспокоенно:

— Что случилось?

Мои рыдания усиливаются.

— Не уходи… — бормочу я, шмыгая носом.

— Ну Саске, — ты досадливо морщишься. — Мы же уже говорили об этом. Я не могу не идти сегодня на миссию.

Я отчаянно трясу головой.

— Нет! Вообще…

Ты на секунду прикрываешь глаза.

— Не понимаю, о чём ты.

Хрипло вдыхаю, зажмуриваю глаза и погружаюсь в водоворот образов, рассыпающих, разрывающих моё сознание на миллионы слоёв. Мне нужно… найти хоть что-то. Цепляюсь за всякий ускользающий, призрачный, полузабытый отголосок, впитываю его в себя и чувствую, как каждый новый отрезок из будущей жизни обрывает ещё одну ниточку, привязывающую меня к реальности.

Меня начинает мутить; сознание обволакивает тёмной пеленой приближающегося безумия; я знаю, что близок предел, перешагнув который, я навсегда потеряю связь с этим миром.

Что же мне делать?!..

…Может быть… может быть, это?

С трудом собирая силы, удерживаю в мыслях последнее воспоминание, выплакиваю слёзы девочки, которую вижу перед собой, повторяю её слова:

— Пожалуйста… Умоляю… Не уходи… Я так… так люблю тебя. Я сделаю для тебя всё, всё, что угодно, только, пожалуйста, останься!.. Или… или если это невозможно, то возьми меня с собой! Прошу тебя, братик!..

Я ещё вырываю из себя последние слова этой отчаянной мольбы, а грудь уже перетягивает обречённым: «не поможет».

Может быть, если бы я тогда вёл себя не так… Сакура… то теперь…

Опускаю голову на пол у твоих ног, раздавленный собственной виной и собственным бессилием.

О, как ты презираешь меня сейчас. Я чувствую твоё отвращение кожей; каждой клеткой организма, каждой порой, каждым волоском. А я… я всё равно люблю тебя. Больше жизни.

— Пожалуйста, не убивай их всех… — шепчу я сорванным голосом, продолжая цепляться за твою ногу. — Убей лучше меня… меня… Какая тебе разница?

— Убить — тебя?

Ты отдираешь мои пальцы от своих штанов, небрежно хватаешь за воротник, поднимаешь в воздух и внимательно изучаешь кровавым, ужасающим взглядом. Чёрные запятые мелко дрожат, расплываются в густом, тягуче-алом мареве радужки, почти готовые слиться в страшный узор пока ещё не полученного Мангекьо. Я вздрагиваю в твоих руках, затапливаемый новой волной паники. Проклятый инстинкт самосохранения, неистребляемый, неискоренимый, вечный. Казалось бы, я сам попросил о смерти, я хочу её, жду, а он опять диктует свои условия, требует вырваться, бежать от тебя, цепляться за жизнь.

Не знаю, как у меня хватает сил выдержать это — не шевелиться, не отводить взгляда от красного огня твоего шарингана, грубо вторгшегося в моё сознание. Наверное, дело в том, что как раз сил-то у меня больше и не осталось.

А потом ты ставишь меня на ноги и внезапно произносишь:

— Хорошо.

Я как будто вижу нас обоих со стороны: собственный потухший, бессмысленный взгляд и твой — непроницаемый, потемневший до обычного состояния.

— Что — хорошо?

Убьёшь меня, да?..

— Я возьму тебя с собой.

Я замираю и растерянно хлопаю слипшимися от слёз ресницами. Нет. Не может быть. Ты не мог это сказать. Ты не можешь этого сделать.

П-правда?..

Мне становится физически больно от просыпающейся надежды, отравляющей организм, уже мёртвый, чужой, нечувствительный ко всему, новой струей жизни, несущей новые страдания.

— Иди собирай вещи, — тихо командуешь ты.

— С-сейчас?.. — растерянно выдыхаю я, сморгнув вновь подступившие слёзы.

— Да. Ты же сам хотел.

Я всё ещё не смею поверить — не позволяю себе поверить.

— И ты не будешь…

— Не буду. Потом объясню. Поторопись, Саске, если уж ты действительно этого хочешь.

Разве ты мог передумать? Ты никогда не меняешь своих решений. И уж тем более не может быть, чтобы ты делал это из жалости. Не сейчас. Тогда почему?..

Я отступаю к двери, кусая губы от напряженных сомнений. Кидаю на тебя последний, неуверенный взгляд, и — забываю обо всём. Твои глаза, твои волосы, твои руки, твои прикосновения, нежные, терзающие, не знающие пощады. Ты будешь со мной. Я всё изменю, мы всё начнём сначала, не будет ненависти, только любовь, я буду любить тебя, я сделаю всё, чтобы ты был счастлив.

Меня чуть не сшибает волной горячей, сумасшедшей, безудержной радости. Ты не обманываешь, я же вижу, что не обманываешь; тогда какая разница? Какая разница, где мы будем жить, чем станем заниматься, если мне не придётся больше травить душу местью, не придётся выть от одиночества в пустом разрушенном доме?.. Пусть даже ты убьёшь меня рано или поздно, отдашь для экспериментов этим Акацки, мне всё равно. Я хочу получить свой кусочек счастья, Ками-сама, я хочу чуда, пусть это чудо действительно случится, пожалуйста, один раз, ненадолго.

Ты подходишь, кладёшь руки мне на плечи и подталкиваешь к двери – мягко, но настойчиво.

— Возьми с собой самое необходимое и возвращайся. Постарайся, чтобы родители тебя не заметили.

Меня охватывает эйфория, голова кружится как в дурмане сладкого наркотического опьянения. Я боюсь, что просто не выдержу этого, что меня на части разорвет потоком солнечного, звенящего ликования. И организм в самом деле не выдерживает: я чувствую резкую боль где-то внутри, спазмы в горле и сразу же – кровь; на губах, на подбородке, на шее.

В первую секунду я не обращаю внимания: к чёрту, разберусь со здоровьем позже. Но потом я пытаюсь сделать шаг — и не могу, ноги как будто увязают в трясине.

Я дёргаюсь — без толку, ощущение, что меня засасывает, затягивает, облепляет густой паутиной, только усиливается.

Нет, нет!.. Не сейчас, нельзя, мне надо добраться до комнаты, нам надо уходить, проклятье, мы же не успеем, мы…

Оборачиваюсь к тебе, протягиваю руки, ищу поддержки, объяснения того, что происходит.

— Ит… Ита… - я пытаюсь позвать тебя, но и это мне не удаётся: в горло как будто напихали песка. Я хриплю, кашляю, пытаюсь вытолкнуть из глотки то, что мешает мне говорить, но чувствую только кровь, ещё больше крови, она течёт по подбородку потоками, но легче мне не становится, горло сдавливает всё сильнее.

Да что же… что это?! Почему я не могу шевелиться, почему тело — словно не моё, почему я оседаю на пол, несмотря на все усилия удержаться на ногах?

Помоги мне, пожалуйста, помоги!.. Да что же ты стоишь и смотришь сквозь меня, как будто не видишь? Ты не можешь не видеть меня, вот же оно, моё отражение в блестящей черноте твоих глаз: скорчившееся на полу тело, залитая кровью одежда. Почему же… почему ты так безразличен, так равнодушен, почему ты ничего не замечаешь, почему отходишь и садишься на кровать, не обращая на меня никакого внимания, как будто я уже ушёл?..

Нам же нужно торопиться, уходить, а иначе… иначе…

Я падаю на колени, прижимая руки к животу. Пальцы погружаются во что-то тёплое, липкое, омерзительное. Кровь. Проклятье, и здесь кровь?!..

Что… это?.. Итачи… Что это?!

Я наклоняю голову и в отчаянии разглядываю рваную рану на животе, чёрную ткань штанов, густо пропитанную кровью.

Не может быть… чтобы… сейчас…

В дверь громко колотят, и я содрогаюсь от страшного осознания: это родители, они заметили моё отсутствие, они сейчас войдут – и всё кончено. Ну пожалуйста, сделай же что-нибудь, пока ещё есть шанс, пойдём, пойдём быстрее отсюда…

— Саске! Открой дверь!

Нет!!! О, нет…

Меня трясёт от ужаса, уже в который раз за этот вечер, но сейчас страх, паника, отчаяние ещё сильнее — я не хочу, не могу потерять эту последнюю надежду на то, что всё ещё можно изменить… ты же дал мне её, ты пообещал, я хотел совсем немногого, просто побыть рядом с тобой без этой… ненависти… Почему же… почему ты опять обманул меня?

ПОЧЕМУ?!

Я рыдаю, бессильно, безвольно; катана дрожит в онемевшей руке, кровь пропитывает чёрный плащ.

Стук в дверь усиливается, у меня закладывает уши от этих раскатистых ударов, от шума голосов в коридоре — женских, мужских… Откуда здесь взялось столько народу?..

— Саске, открой немедленно!

Ну хорошо… хорошо… сейчас…

Я машинально подаюсь вперёд, протягиваю руку — и валюсь грудью на пол, не в силах пошевелиться. Мне удаётся только изогнуть голову, посмотреть сквозь ресницы на то, как разлетается в щепки деревянная поверхность двери, как врывается в комнату через освободившийся проём Наруто; кончики его пальцев ещё подрагивают, светятся голубоватыми искрами расенгана.

В ушах звенит отчаянный вопль Сакуры, сорванный крик Наруто:

— Саске!.. Саске, проклятье, Саске… что тут… случилось?!

Он кидается ко мне, переворачивает, кладёт мою голову к себе на колени, и я вижу немой ужас и неверие, нежелание верить в его расширившихся, вытянутых зрачках.

Он вытаскивает катану из моих пальцев, смотрит на неё, непонимающе трясёт головой, вцепляется мне в плечи.

— Ты что же… ТЫ ЧТО НАДЕЛАЛ, ИДИОТ?!

мр...